Песню заслышу — душа встрепенется,
Детство вернется и юность вернется,
Все, что осталось в былом, за холмами,
Сладкою болью в душе отзовется.
Вспомню друзей своих четвероногих,
Так же, как я, на земле одиноких,
Всюду, куда я ни двинусь — за мною
Козочка, кошка и песик в дороге.
Белку ли, зайца гоню, а за мною
Козочка, кошка и песик гурьбою,
И ни на шаг не отстанут в погоне,
А на привале уткнется в ладони
Козочка белая — мягкой травою
Я покормлю ее,— и головою
Вертит она, и поводит ушами,
Благодарит, и все ходит за мною.
Пестрый мой котик, глаза закрывая,
Тихо мурлыкает, сон навевая,
Пес,— тот приляжет на камень покатый
И не уснет, наш покой охраняя.
Время прошло, как всегда, без возврата.
Козочка выросла,— блеют козлята,
Ходит за ними мой пес постаревший,
Щурит глаза свои подслеповато.
В те времена мы кочевье меняли,
Юрты снимали, скарб собирали,
На лошадей всем аулом садились
И на другое джайляу скакали.
Помню я — были овраги глубоки,
Баи вредны, жены их толстобоки,
Лишь бедняки и бедняцкие дети
Были худы и всегда одиноки…
Обосновалось кочевье меж горных
Рек, между скал неприкаянных, черных.
Все опасались за малых детишек
И за овец расшалившихся, вздорных.
Только лишь птицы меж круч пролетали,
Беркуты к тучам с утесов взмывали…
Я уходил и садился на камни,
Слушая как соловьи напевали.
Той на джайляу у баев за тоем,
Пьют, наслаждаясь теплом и покоем,
А бедняки в стороне, как сироты,
Душу свою услаждают тоскою.
Я в стороне остаюсь, с ними вместе,
Нету коня, есть унылые песни,
Вот и горланю их целые сутки,
Нету спасенья от этой болезни.
Я от обиды прилягу на травы,
Песни пою — нет сильнее отравы,
С песней уснешь и проснешься от песни,
Ахнешь — куда задевалась отара?
Бедный отец чуть не плачет, вздыхая:
«Горе, сынок, ведь отара чужая,
Бай не простит даже малой потраты,
Все отберет, нет пощады от бая!..»
Просит муллу, чтоб за нас помолился,
Я же под ноги ему повалился,
Слушая темные те причитанья
Не понимал ничего, только злился.
Мулл не любил, лекарей бестолковых,
Смысла не видя в речах их бредовых,
Если ж акын Сарыбас навещал нас,—
Сколько я песен заучивал новых!
Нет, не возьмешь со святоши примера,
Есть у народа в певцов своих вера…
Как-то под вечер гляжу — возле юрты —
Сабля сверкнувшая аткаминера.
Вижу — народ кто куда разбежался,
Вижу — отец мой гонца испугался,
Ну а гонец расседлался с дороги
И не спеша в нашу юрту собрался.
Эй, Азербай — он сказал у порога —
Сына зови, собирай-ка в дорогу…
Сына? Зачем тебе сын мой, послушай,
Пусть подрастет он еще хоть немного!
— Э-э, Азеке, ты не думай плохое,
То Еркебай приглашает с собою,
Гостем берет молодого акьша,
Пусть он споет, отличится на тое.
Едем мы ньнче дорогою дальней
В гости к киргизам, на ас поминальный,
Сорок акынов везем мы с собою,
Пусть же и сын твой поспорит с судьбою..
Это услышав, заплакал отец мой:
— Сын, да минует судьба твоя бедствий.
Благословенье мое на удачу —
Это ведь все, что имеешь в наследство!..
Сел на коня я вослед за Ибраем,
Песня звенит в моем сердце, играет,
Хоть и в поношенной, ветхой шубенке
Еду цветущим и радостным краем.
Сам Еркебай меня встретил с подарком:
Баню Ибрай нынче вытопил жарко
И показал мне подарки-обновы,
Как они вспыхнули празднично, ярко!
Тут я впервые увидел кирпичный
Домик квадратный, такой непривычный:
Крыша над домом, труба еще выше,
Вьется дымок над трубой и над крышей.
Конь отдыхал утомившийся, пыльный,
Сена Ибрай ему сунул навильник.
В домик вошли — свет в глаза мне ударил,
Так я впервые увидел светилышк.
— Ну, раздевайся,— Ибрай засмеялся —
Что нам тут медлить?.. А я испугался:
Душно от пара, и страшно, и жарко,—
Даже не помню, как я искупался.
Помию, Ибрая просил — отпустите,
Дымом горячим меня не коптите,
Голым рванулся из бани на свежий
Воздух — Ибрай меня за руку держит.
Спину он тер мне, сбежать не давая,
Ноги распаривал… Грязь вековая
Медленно таяла — он лишь смеялся,
В новое платье меня одевая…
… Сам Еркебай сиротою родился,
Бедствовал всласть, в бедняки подрядился,
Тут волостной его взял в услуженье —
Русскому он у него обучился.
Стал толмачом, стали звать его к тою.
Зная отца, все следил он за мною:
«Мальчик поэтом растет,— говорил он,—
Верно, судьба его будет иною».
Ох уж и праздник сегодия он сделал:
Конь подо мною со звездочкой белой,
Шанбай-батыр едет рядом, как с равным,
Рядом акыны компанией целой.
Лучших наездников триста, наверно,
Движутся баи, качаются мерно,—
Те, что когда-то меня избивали
И обзывали с насмешкою скверной.
Ласковы нынче со мною, кивают,
Вежливо так — Кененжан — называют:
— «Это тот мальчик, чью песнь о пропаже
Наших овец там и тут напевают…»
К полдню добрались уже до Курдая.
До Сулутора затем. Вырастая,
Холм за холмом составляют цепочку
Ту, что связала два родственных края.
Весело едут лихие джигиты,
Скачут, земли не коснутся копыта,
Рдеют поля от цветущего мака…
Чу перешли. Добрались до Токмака.
Встреча гостей превзошла ожиданье:
Вверх по теченью разбили заране
Юрт белокошменных целых пять тысяч —
До Кишикебина дым тянет утрами!
Шабден-батыр у киргизов прославлен:
Целых шесть раз он царю был представлен,
Он рассказал о киргизах, казахах
В первопрестольном дворце православных.
Флаги семи волостей развевая,
Ветер гуляет от края до края,
Ловкие бии о тое хлопочут,
Ас по всем правилам подготовляя.
Пять дней утощают киргизы соседей,
Гостей — сорок тысяч на званом обеде,
Сто тысяч рублей принесли в жертву аса —
Многим запомнились пиршества эти!
Сколько коней и овец заложили
В черный казан, как молитвы служили,
Как по усам та сорпа растекалась,
Помню я плохо. Другое осталось.
Крикнул киргиз Калмырза, взяв бумагу: —
Мы испытали джигятов отвагу,
Ну а теперь назовите батыров,
Песен дарующих крепкую брагу!
Дал Еркебай среди всех знаменитых
Старых акынов, и тертых, и битых,
Имя мое — расхвалив не по чину,—
К недоумению взглядов сердитых.
Все, что я видел — всего не расскажешь,
Все, что я слышал — к ушам не привяжешь:
Вызвал меня Еркебай на средину,
Спой-ка, сынок, нам,— промолвил, как сыну.
На этом твое я пел песню «Пайыз»:
«Я Кенен, посланец племени Дулат,
Молод я, судите — даи ли мне талант,
Не богат я, беден, я простой койши .
Никогда не видел я таких палат!
Столько я акынов не видел никогда,
Беден я — за это нет во мне стыда,
Потому что песня — вот мое богатство,
Имя Сарыбаса — вот моя звезда.
Он мве дал в гіаследство звонкую домбру,
Я ее, лаская, яа руки беру,
Валуном лежал я под шестью уыками,
А теперь очнулся — слушайге игру…»
Песню я пел — все в округе молчали,
Кончил я песню — и все закричали,
Звали еще, чтобы пенье продолжил,
Долго потом поздравленья звучали.
Счастье звенело во мне, разливалось,
Сердце копытом в груди отдавалось,
Светлые слезы глаза застилали,
Коки, народ и холмы — все смешалось.
Помню с акыном Джамбулом я встречи,
Руку оя жал, слушал я его речн,
Песни его растекались рекою
За перевал, по аулам, далече…
Взял с того аса я вышитый пояс,
Скромностью дара не обеспокоясь,
Стал талисманом тот пояс отныне —
Память немалое значит в акыне.
Слух долетел до родного аула,
Весть эта плечи отцу разогнула.
Сыя победитель в байге средь акынов!—
Весть эта юность яа время вернула.
Все приходили к отцу, поздравляя,
Силы, здоровья, богатства желая,
Скот для соседей отец мой зарезал,
Праздник бедняцкий прошел, как у бая.
Имя Кенен стало славным в народе,
Жизнь закрутилась как в водовороте,
Свадьба ли, той ли,— меня приглашают,
Ждут, на почетное место сажают.
К этой поре мы вконец обеднели,
Скот, что имели, на праздннках съели,
Тут-то мое прнгодилось искусство —
Песни яа выручку нам полетели.
Стукяуло мне девятнадцать в то время.
Бремя долгов — это страшное бремя,
Хоть приносили мне песни доходы,
Все же частенько почесывал темя.
Стар стал отец, голова поседела,
Выбрать жену мне пора подоспела,
Как прокормить нх — томила забота,
Ночью и днем надо мной тяготела.
В юностн все тебе, вроде, прощают,
Годы с лихвой наверстать обещают,
Что прогулял.
Только пить да валяться —
Это не дело. Не будет пощады.
Жизнь покарает лентяя и плута,
Жулика, пьяницу и баламута,
Как ни скрывайся, народ все узнает,
Слухи доходят легко почему-то.
Четырехкрылую юрту поставишь,
Ложе с женой молодою расправишь,
А залежался немного — лентяем
Сам же себя по округе ославишь.
Я молодым не успел нагуляться,
Некогда было мне спать и валяться —
Дети рождались, семья вырастала,
Жить было нужно, хоть как-то справляться.
На Кокшолаке своем и с домброю
Целыми днями бродил я, не скрою,
Возле стоянок чужих и аулов,
Тешил народ вдохновенной игрою.
Кто-то даст рубль, а кто-то монету,
В юртах пою, где и мелочи нету,
Мясо, одежду, пшеницу и просо —
Кто что имеет — давали поэту.
Кто даст овечку, а кто-то козленка,
Просят одно, чтоб домбра пела звонко,
Бродит за мной молодежь, подпевая,
Только долгам не видать еще края.
Не обойденным с домброю-подругой
Так не остался никто по округе,
Масла давали хозяйки и хлеба,
Куртом рассыпчатым полнились руки.
Все-таки стали мы сыты, одеты…
Тяжкой работою живы поэты!
С юности я зарабатывал песней,
Музыки, слов постигая секреты.
Слава уже закрепилась за мною,
ІІесни летели дорогой степною,
Пели казахи и пели киргизы
Все, что моей прозвенело струною.
Любит народ сокровенную песню,
С песней работать и жить интересней,
Всюду, куда ни приеду — приветят,
Счастливы встречсй с акыном известным.
Счастлив и я — люди песням внимают,
Шутку, намек хорошо понимают,
В юрте моей наилучшее место
Вкруг дастархана друзья занимают.
С детства к поэзии я приетрастился,
К людям всегда лишь с добром относился,
Беден я был — появился доетаток,
Баем же быть так и не научился.
Баю пристала тупая надменность,
Толстый живот, беспробудная леность.
На недоверие, глупость и чванство
Я не сумел променять откровенность.
Старый отец мой с внучком поводился,
Хоть напоследок судьбой насладился,
«Стал человеком мой сын»,— молвил тихо
И, не скорбя, в мир иной удалился.
Был одиноким очаг мой когда-то,
Жили мы бедно, зажили богато —
Гости и ночью, и днем… Кто виновен?
Песня? Да разве она виновата?
Нет, благодарность моя бесконечна,
Люди ведь слушают песню сердечно,
Значит, и сердце иое меж сердцами
Будет стучать, пока слушают, вечно.
Про одаренных недаром поется:
«Ливень на них благодатный прольется».
Жизнь ведь сама их перстом помечает,
Песня не всем в этом мире дается.
Будет дана тебе песня, возможно,—
С даром своим поступай осторожно,
Больше учись, пестуй слух и вниманье,
Званье акына — высокое званье.
ОДИНОКИЙ ГУСЬ
Прекрасно жить
на свете ханше с ханом.
Воссядет властелин за дастарханом
И верные визири — сорок их —
Сидят пред ним в одеждах дорогих.
Богатством ханский
славится престол,
Знать, оттого всегда обилен стол.
Халва и мед, казы-карта, инжир
Зовут гостей начать скорее пир.
Доволен хан красавицей женой,
Друзьями и несметною казной.
Но взор невольно обратил он вдруг,
Как серый гусь пронесся, сделав круг.
Гусь к озеру направил свой полет
И не спеша поплыл по глади вод.
Маяча пред глазами, точно тень,
Гогочет громко уж который день.
И молвил хан с нахмуренным челом,
И для визирей речь его как гром: —
Семь дней даю — узнает каждый пусть
О чем гогочет одинокий гусь.
Все знать хочу: зачем он прилетел,
Что гоготом поведать мне хотел.
И если в срок не будет дан ответ,
Прощайтесь с головой — пощады нет.
Визири перед ханом пали ниц,
Им не знаком язык свободных птиц.
Верней бежать куда глаза глядят,
Чем ждать, покуда головы слетят.
Из них любой сейчас наверняка
Завидует лохмотьям бедняка.
Но что для хана их мольба и стон,
От слов своих не отречется он.
В отчаянье от ханского стола
Толпа визирей тихо побрела.
А хан опять над яствами склонен,
Вослед ушедшим смотрит грозно он.
Визири же, судьбу свою кляня,
Глядят вперед —
в рассвет седьмого дня.
И неразгаданный гусиный крик
Их приближает к смерти каждый миг.
Ну что семь дней, тут и семи-то лет
Не хватит, чтобы отыскать ответ.
Проходит день, другой…
шестой прошел,
Никто из них разгадки не нашел.
Отчаянье не в силах превозмочь,
Идут средь гор встречать
седьмую ночь.
Им все одно теперь, что блеск луча,
Что острая секира палача.
Но что это? Не топот ли коней?
Дочь хаяская и свита вместе с ней!
Как знать, быть может,
встреча принесет
Визирям избавленье от невзгод?
Всегда была к ним девушка добра
И ласкова, как младшая сестра.
Но ярость ханскую познав сполна,
Давно в горах скитается она.
— Скажите, братья старшие,
что с вами?
Погасли очи, не горит в них пламя.
Здоровье как родителей моих?
Где и когда оставили вы их?
Измучены вы, нет на вас лица.
Иль терпите обиду от отца?
Поведали визири ей тогда,
Какая их подстерегла беда.
— Живыми нас родные и не ждут,
Готовит хан нам небывалый суд.
И слезы льют, оттаяв на мгновенье,
И объясняют с жаром и волненьем:
— Отчаянье в душе у нас и грусть.
Всему виною одинокий гусь.
О чем гогочет он — яам невдомек,
И значит, близок нашей казни срок.
В ответ им дева:
— Братья дорогие,
Поверьте, для меня вы не чужие.
Затем был ханом дан такой указ,
Чтоб навсегда избавиться от вас.
И я беды своей от вас не скрою:
Хан и меня не признает родною.
Но ваше горе тяжелей вдвойне…
Повадки птицы опишите мне.
И тот, кому пришлось ответ держать,
Сумел повадки птичьи описать.
И стал просить
придумать что-нибудь,
Чтоб не прервался жизненный их путь.
Где горы стыли с четырех сторон,
Взметнулся ввысь сорокаустый стон.
Дочь хана, к небу обратив свой лик,
Сказала: — Птицы мне знаком язык.
Не гусь слетел с небесной высоты,
А девушка волшебной красоты.
Владыки темной силы дочь она
И безответно в хана влюблена.
Про то, что я сказала вам сейчас,
Ни слова хану, это мой наказ.
— Да лучше пусть отсохнет наш язык,
Воскликнули визири в тот же миг.
И вот все с изумлением глядят,
Как зеркальце достала Каракат,
И буквы в нем колеблются, струясь,
Арабскую напоминая вязь.
Сияньем неземным окружена,
Вот что тогда промолвила она:
«Хорошая жена — опора мужу,
Плохая в счастье обернется стужей!»
Так истолкуйте хану крик гусыни,
И он не станет мучить вас отныне.
…Визирей во дворце застал рассвет.
Хан удивился, выслушав ответ:
— Все верно, одного я не пойму —
За помощью вы ездили к кому?
Ему поклясться каждый был готов:
— Мы разгадали сами тайну слов.
Седьмой ночи рассеивалась мгла,
Когда заря надежду нам дала.
Рассерженный властитель
с трона встал
И громко палачей своих позвал.
Собой напоминая черных сов,
Явились смерти вестники на зов.
Понятен им владыки грозный взгляд,
И вскоре встали виселицы в ряд.
И не смогли стоящие под ними
Сокрыть своей спасительницы имя.
Внезапно к ним судьба переменилась —
Смягчен властитель,
гнев сменив на милость.
Но все ж в душе его бушует ярость
И к дочери любви в нем не осталось.
«Ах, тварь неблагодарная! Как быть?
Как наказать и справедливьш слыть?»
В покоях хан сидит один, невесел.
Он мысленно продумал все и взвесил.
И издает указ. Во вее концы
Несут его послушные гонцы:
Пусть во дворец спешат бедняк и бек.
Всех примет хан, особенно калек.
Со всех сторон стекается народ,
И каждый вести с нетерпеньем ждет.
Дочь хаиа несравненной красоты
На них взирает молча с высоты.
Вскричал владыка: — Нынче дочь мою,
Красавицу — я замуж отдаю.
Урода выбрать я решил, не скрою.
Ему пусть будет верною женою.
Застыл в надежде многоликий сброд.
Быть может, счастье их не обойдет?
Хромой, слепой… кого тут только нет,
Калеками заполнен белый свет.
На одного, что был страшнее всех,
Хан указал, сдержать не в силах смех.
То был урод, раздувшийся как шар.
— Вот, дочь моя, прими супруга в дар!
С губ жениха срывался тихий лепет,
Но вид его внушал народу трепет.
Вновь дочери напомнил гордый хан,
С усмешкой грузный распрямляя стан:
— Вот, милая, супруг достойный твой.
Я рассчитался, квиты мы с тобой.
Рыдает мать: несчастной стала дочь.
Подружки плачут: им ей не помочь.
Народ тайком вздыхает: «Видит бог,
Властитель наш чудовищно жесток!»
Но хану так сказала Каракат:
— Ты видишь, слезы
не туманят взгляд.
Я сорок человек смогла спасти,
И бед не встречу на своем пути.
Урод моим супругом наречеи?
Но вспомни: гусь, о чем гогочет он?
Не суждено ль мне
в будущем, как знать,
Пророчество гусыни оправдать?
Сказала так и за арбой убогой
Отправилась в толпе своей дорогой.
А рядом скачет многошумный люд —
В аул невестку знатную везут!
По склонам гор высоких и лучистых,
Сквозь зелень рощ прохладных
и тенистых
Спешат они. Подобна светлым струям,
Толпа вокруг смеется и ликует.
— Отец, отец, ответь скорее мне —
Жену свою я вижу не во сне?—
Бубнит урод и пристает к отцу,
Размазывая слезы по лицу.
Да, он один у старого отца,
Познавшего невзгоды до конца.
Все нажито в дому его трудом,
Хоть небогат, но все же крепок дом.
Арба и лошадь, два вола, корова,—
Они и служат для семьи основой.
Но грянула беда: седьмой уж год,
Как младший сын с постели не встает.
Одиажды так сказала хана дочь:
— Я знаю средство,
что могло б помочь.
Найдите кобылицу, мой совет,
Что оставалась яловой семь лет.
Запали в душу старикам слова:
— Невестка-то, пожалуй что, права.
И если сына вылечить поможет,
То этим счастье их семьи умножит.
Им, старым, пережить
пришлось немало,
Ведь сыновей десятерых не стало.
Последний сын, надежда и оплот,
Семь лет на свете неживым живет.
Округу обошли, как говорится,
Но яловой нигде нет кобылицы.
Прошли в расспросах месяцы и дни,
Увы, совсем замучились оии.
Блуждают старики, едва не плача,
И вдруг пришла желанная удача.
Нашли то, что искали, наконец
За двух верблюдов, пятьдесят овец.
Собрали скот со всех дворов, раз надо,
Гудит аул, покупке люди рады.
Счастливым, верят,
должен быть исход,
Не зря ушел на поиски весь год.
Вот как дитя спеленатый — джигит
В кобыльей шкуре недвижим лежит.
Лишь голова видна, чтоб мог дышать.
Следят за ним отец, невеста, мать.
На небо глядя, не встают с колен.
Семь дней прошло, не видно перемен.
И наконец джигита слышен стон.
Открыв глаза, речь внятно держит он.
И пред очами близких не урод,
А статный муж с улыбкой предстает.
Надежды оправдались во сто крат.
Невестку старики благодарят.
Их нарекают мужем и женой,
В честь молодых устроив
шумяый той.
Любима Каракат простым народом.
Ее за мудрость славят год от года.
… Аулы будоража, как-то раз
Жестокий хан вновь издает указ.
Его опять гусиный крик тревожит,
Измучила любовь и сердце гложет.
Осанки нет былой, потерян лоск,
Страдает, тает медленно, как воск.
И если птицу кто-нибудь поймает,
Того награда хана ожидает.
Не пожалеет для иего добра,
Сполна насьшлет злата, серебра.
На быстрых скакунах со всех концов
Стекается народ на ханский зов.
И просят: — Боже,
помоги хоть малость,
Чтоб наконец победа нам досталась!
Вот хан глядит, глазам своим не веря:
Красавица, отбросив птичьи перья,
Спешит купаться к озеру скорей,
И хана страсть сжигает все сильней.
Не день, не месяц, третий год подряд
Гоняется за птицей стар и млад.
Не раня, нужно взять ее живой,
Иначе — распростишься с головой.
Верхом на аргамаках, иноходцах
В погоне все, сторонних не найдется.
Людская не смолкает суета,
Манит джигитов яркая мечта.
И как-то на Турсуна бросив взгляд,
Промолвила однажды Каракат: —
Что загрустил, встряхнись скорей,
как знать,
Не нам ли птицу суждено поймать!?
Желание свое в груди не прячь,
Достань скорее шесть худющих кляч.
У чабана отцовского есть конь,
Чубарый, в нем особенный огонь.
Добудь его…— с улыбкой как-то раз
Турсуну Каракат дала наказ.
Турсун стремлений самых
светлых полный,
Слова жены тогда точь-в-точь
исполнил.
Кляч исхудавших, чуть живых,
не старых
Он, не торгуясь, приобрел с базара.
Что ж, шли дела удачливо пока —
Табунщика задобрил, старика.
И преподнес, в душе наказ храня,
Взамен ему отменного коня.
Видать. чубарый выбран неспроста,
Хоть куцый он, без гривы и хвоста.
Заботой окружен и на свободе
Пасется вместе с клячами два года.
Уж клячи резво скачут, так и есть,
Откормлены, лоснится жиром шерсть.
Копытами бьют неустанно оземь
И вид у них нетерпелив и грозен.
Теперь пора гаданье начинать.
Что внутренности могут рассказать,
Дадут надежду иль ее лишат?
За счастьем кто же мчится наугад!
Вот мясо, костный жир особой меркой
Подвергла Каракат своей проверке.
И видит: яикакого в них изъяна,
Чубарый в форме, все идет по плану.
Она сама заботится о нем
И не водою, поит молоком.
Не ведая ни отдыха, ни сна
Готовит мужу чудо-скакуна.
Вручая мужу золотой платок,
— Скачи,- сказала,- наступил твой срок.
Но прежде я тебе открою суть,
Покуда ты еще не начал путь.
Когда ла птицей пустишься ты вслед,
Знай, что в пути грозит немало бед.
Увидишь в беге поразивших многих
Прославленных тулпаров
быстроногих.
Так не забудь, коня пуская вскачь,
Поглубже шаль от
посторонних спрячь.
В стремительной ликующей погоне
Чубарого и ветер не догонит.
Над холмами, над крутизной обрыва
Он пролетит без устали, игриво.
От удивленья вспыхнув ярким светом,
Лишь пери-девушка заметит это.
Блеск золота вмиг птицу одурманит,
Она тогда кружить с мольбою станет
И молвит: «Неужель, агай, вам жаль
Дать мне взглянуть
на золотую шаль?!»
А ты коня гони еще быстрее,
Размахивая шалью перед нею.
Коль дашь взглянуть,
то след ее простынет,
Старанья все окажутся пустыми.
Поймать ее желанием горя,
Два года люди мучаются зря.
За аргамаком скачет аргамак,
А все удачи не видать никак.
… Охваченный нетерпеливым жаром,
Турсун за птицей мчится на чубаром.
И, словно бы твердя: а вот и я,
Гогочет гусь, насмешки не тая.
И верховые разом в нетерпенье
Летят лавиной. Вспышкою мгновенье!
Как сладок, светел ты, азарт погони,
В одном дыханье слиты люди, кони.
Пора, пора! Неудержимо вот
Стрелой чубарый вырвался вперед.
Шумят народ: «Какой чудесный конь,
Подобен ветру и в крови огонь!»
Гусь и чубарый от людского взора
Совсем исчезли, удалившись скоро.
Тогда-то, гуся поманив рукой.
Шаль поднял вверх Турсун над головой.
А пери что же? Так поражена,
Летит на блеск с волнением она
И, опустившись с высоты чуть-чуть,
Джигита просит: можно ли взглянуть?
Но отказал Турсун.
Невольно птица
К нему, рыдая, на руку садится.
Законам и желаниям людей
Теперь придется подчиняться ей.
… Не сладко хану, извела любовь,
Не пьет, не ест. хладеет в жилах кровь.
Ему, бедняге, по ночам не спится,
В глазах бессонных — пери, чудо-птица.
Но, право, благосклонная судьба
Жалеет будто своего раба.
Не рвется сердце ханское на части —
Ему Турсун приносит птицу счастья.
Ликует хан. Вновь светел, ясен день.
Готовит свадьбу, прочь отринув лень.
На радостях скорей сзывает всех
Невиданный отпраздновать успех.
Джигиту хан за помощь благодарен,
Готов отдать,
что ни попросит, даром.
Кто ты и как зовут тебя, джигит? —
Довольный, повелитель говорит.—
Дам золота, отказывать не гоже,
Надеюсь, унести его ты сможешь…
Иль оставайся при дворце моем,
Народом править будем мы вдвоем.
— Меня зовут Турсун,—
джигит в ответ,—
Трудом я славен, не богатством, нет.
Трудом и правдой жизнь моя красна,
Есть свой очаг, красавица жена.
Чужого мне не надобно добра,
Ни злата не хочу, ни серебра.
И потому вас приглашаю просто
Приехать к нам и быть
желанным гостем.
Воскликнул хан:
-Уважил ты меня!
Во мне пока нет прежнего огня,
Окрепнуть должен, видишь это сам.
Приеду в гости через месяц к вам.
Турсун уехал, молвив: «Мы вас ждем!»
Жене, вернувшись, сообщил о том.
С утра до ночи не смолкает гул,
Встречать гостей готовится аул.
Взялись за дело дружно сотни рук,
Здесь варят-жарят, там —
коптят чужук.
Сгоняют в круг откормленных овец,
Казаны ставят из конца в конец.
Струится небо шелком голубым,
И ввысь восходит над аулом дым.
Хан прибыл важно, он со всех сторон
Толпой и пышной свитой окружен.
Визири с ним, акыны и певцы,
Сородичи, почтенные отцы.
И погруженный в сумрак ханский трон
Улыбкой смуглой пери озарен.
Гостей проводят в светлые шатры,
Им преподносят яства и дары.
А Каракат, вся изменившись вмиг,
Проворно прячет под накидкой лик.
Гостям сама прислуживать идет,
С поклоном блюдо хану подает.
Ступает плавно и плывет, как пава,
Движения легки и величавы.
Стройна, прекрасна. не видать изъяна,
Встает — вся совершенство —
перед ханом.
Хан до конца хозяйкой восхищен,
Влюбленных глаз с нее не сводит он.
«Ей быть женою бедняка не гоже,
С властителем делить достойна ложе.
Иметь такую надобно жену,
Коль так, ее васильно умыкну!» —
Решает хан. Он мысли этой рад,
И зреет в нем коварства горький яд…
Три дня уже пируют за столом,
Едою сыты гости и вином.
Хан иа прощанье приглашает вдруг
В шатер к себе достойных,
верных слуг.
Те ждут. Вот-вот сигнал им будет дан,
Готов свершить насилье злобный хан.
Но тут вперед шагнула Каракат,
Глаза ее, как яхонты, горят.
В упор с усмешкой глядя на отца,
Рывком накидку сбросила с лица.
Вскричала ханша, увидавши дочь,
Хан задохнулся, потемнев, как ночь.
Визири же, сгорая от стыда,
Девать себя не ведают куда…
И зажили, теплом невзгоды скрасив,
Турсун и Каракат с тех пор в согласье.
По праву прославляет их народ
И почести с любовью воздает.
«Хорошая жена плохому мужу
Опорой и поддержкой будет в стужу,
Свет доброты и счастья
в ней хранится!»
Не зря теперь в народе говорится.
ТУКЕТАЙ И МАНИКЕР
Давно прошли те времена,
Когда народ разрознен был
И только думой о скоте
Ум каждого заполнен был.
В эпоху славного Манаса
Хан Кукетай великий жил,
А возле хана Кукетая
Достоин славы каждый был.
Мерилом счастья был для всех
Дом, полный яств.
Седой, как снег,
Там Ер Косай почтенный был,
Сивобородый Алмембет,
Рыжебородый Келмембет,
На закате Акжелек,
На восходе Кокжелек —
Высокочтимым каждый был.
Елемеса сын шальной,
Из братьев тридцати — меньшой,
Ер Тостик могучий был.
И среди этих величин
Кукетай лишь ханом был.
Не обижал он никого,
Уважал его народ.
И слава громкая его
Все росла из года в год.
Справедливой добротой
Отличался Кукетай.
Сал красавец брат меньшой
У Кукетая — Тукетай.
По сыну каждый брат имел.
И в асыки играть с пеленок
Хватало сыновьям силенок.
Так росли, что будь здоров!
Невеста где? -Жених готов!
Красавиц двух искать повсюду
Снарядился Тукетай.
Казахов земли и киргизов
Объезжает Тукетай.
На сыновей высокородных
И на союз с великим ханом
Небось польстится всякий бай.
Найдет достойных двух невесток —
Доволен будет Кукетай.
В аулах оя искал-бродил,
По диким он местам бродил,
И по холмам в степи бродил…
И по озерам оң бродил…
И мчался илетел стрелою,
Все оставляя за собою,
Под Тукетаем Маникер.
И все шесть месяцев пути
Конь смог за шесть деньков пройти.
Товарищи Тукетай-сала —
Их ровно сорок человек —
Отстали враз и с глаз пропали,
Не выдержав тулпара бег.
Чуть прогнулся Маникер,
Вихрем мчится Маникер.
Ветер?— ветру не догнать.
Птица?— будет отставать.
Вдаль умчавшихся сайгаков
Маникеру раз в два счета,
Раз в два счета обскакать.
От Ер Косая и Манаса,
Аспары, Мерке, Таласа
Едет-мчится Тукетай.
По вершинам Каратау,
По предгорьям Алатау
И по взгорьям Улытау
Едет-мчится Тукетай,
На Маникере Тукетай.
Вниз по Сырдарье он мчится.
Вверх по речке Чу он мчится,
Через Или перескочив,
Через тальник перемахнув,
Перешагнув через Аксу,
Галопом проскакав Коксу,
Низинами-холматии мчится.
И, загребая, переплыл
Через разлившийся Иртыш.
Есиль, Нуру он проскочил —
Прошелестел слегка камыш —
Камчой взмахнул.
В одно мгновенье
Объехал всю Сарыарку —
Невесты не нашел сынку.
И он Казань, Каркаралинск
В часы рассвета оценил,
И всю природу Синегорья
Одним он взглядом охватил.
Играючи прошел тугаи
От Тобола до Тургая.
Тукетай на Маникере
До Едиля путь отмерил,
Ночь и день на то затратил
И по вольной он реке
Вверх поднялся налегке.
Орынбор оставлен справа,
Астрахань осталась слева.
Но опять нигде по нраву
Не нашел невесты-девы.
Быстроногий Маникер
Вдруг как встанет на дыбы,
Признавая власть узды.
Пот с боков его струится,
Конь торопится, ярится,
Вот уже парит, как птица.
Каспий ли, Арал —он с ходу
Грудью мощной режет воду.
В воде копытом рыбу бьет,
Сводой смешался его пот.
Вот на Казбеке и Каптау
Он хвост и гриву обсушил
И вновь взлетел что было сил.
Не зря известнейшим конем
У Тукетая-сала был!
И к аулу Акжелека
Тукетай на Маникере
Вольный взор свой устремил.
Умчался он в ночную тьму
Красавиц двух искать в Крыму.
И вот направился под утро
Он к Акжелеку самому.
-Саламалейкум, Акжелек,
Справедливейший Желек,
Завернул я не случайно,
Помоги мне,Акжелек!
Издалёка я примчался,
На коне своем примчался,
Обгоняя птиц, примчался,
Помоги мне, Акжелек.
Ты, как грозный лев, сидишь,
Честь-достоинство хранишь.
Я к тебе с надеждой ехал —
Может, ты мне пособишь?
Отвечает Акжелек:
-О сыночек мой,сынок,
Издалёка ты приехал,
На коне своем приехал,
Надев кольчугу, -ты приехал,
Меч тяжелый взяв, приехал.
Я взглянул в твое лицо —
Выглядишь ты молодцом!
На закате ль твой аул,
На восходе ль твой аул,
Твой налево ли аул,
Твой направо ли аул,
Под тобой не конь, а чудо,
Будешь ты, батыр, откуда?
Отвечает Тукетай:
-Издалёка я приехал,
На коне своем приехал,
Аспары, Мерке минуя,
Сусамыр, Тянь-Шань минуя,
Каратау, Алатау, Улытау и Актау.
К аулу твоему с востока
Мчал мой конь быстрей,
чем сокол.
На берегу реки Талас
Ер Косай, батыр Манас
Благословили в этот раз.
Земля киргизов и казахов
Под защитою аллаха.
Там хан великий Кукетай,
Перед тобой здесь — Тукетай.
На восходе Кокжелек
Тебе подобен, Акжелек.
Светлейшие умы аула:
Акжолтай, Кокжал, Барак,
Кобыкты, мой аруах,
Да бабу задарма отдавший
Канкельды, как нар уставший.
Старик Косай, ему сто лет,
В дорогу добрый дал совет.
Их молитвой скот и люд,
Пережив в ауле джут,
Живы будут не помрут.
И тебе приветы шлют.
Из аула я поехал,
Совершив намаз, поехал,
Помолившись на восток,
С Алатау я поехал.
Искать красавиц я поехал,
Найти красавиц двух поехал.
Золото взял под седло
На всякое добро и зло.
Ер Косай затем Манас,
Ушбурыл затем Талас
Меня с конем на дальний путь
Благословили:
«Целым будь!»
Средь плохого ли хорошего,
Что между небом и землей,
Духом предков отгорожен я
От злого духа надо мной.
Среди киргизов я бродил,
Красавиц я не находил.
Вниз по Сырдарье я мчался,
Вверх по речке Чу я мчался,
Через Или перескочив,
Через тальник перемахнув,
Перешагнув через Аксу,
Галопом проскакав Коксу.
На восходе Кокжелека
Посетил я за Илеком.
Не найдя и там невесток,
Я умчался вслед за эхом.
Вширь разлившийся Иртыш І
Переплыл, прошел камыш.
В аул, к Кокжалу, заглянул,
Но без красавиц жил аул.
Снова далыне я поехал,
Есиль, Нуру минуя, ехал.
Вдруг самой страшною из бед —
Бура1 навстречу, людоед.
Как взревел бура,
Как помчал бура
Вслед за мной. Слюной
Исходил бура.
На край света ускакал,
На Маникере ускакал.
Чтоб не съел меня бура,
Вслед за солнцем я скакал
И до утреннего света
Пред тобою я предстал.
Силы духа — аруаха1
Твоего, о Акжелек,
Подо мною Маникер
Испугался, Акжелек.
Моя склонилась голова,
Льются золотом слова.
Старший брат — хан Кукетай,
Я меньшой, звать — Тукетай.
Будь здоровым, Акжелек,
Твоей жизни долгий век!
Не счесть красавиц всех в Крыму.
Себе и брату своему
Ищу невесток. Вот приехал,
Как видишь, к дому твоему.
Издалёка я приехал,
От Кукетая я приехал.
У каждого по сыну есть.
Окажи, ата, нам честь.
На востоке не найдя,
К твоим землям подойдя,
Спрашиваю, Акжелек,—
Красавиц нет ли у тебя?
Приветствие его приняв,
Воздух в легкие вобрав,
Отвечает Акжелек:
— Издалёка ты приехал,
Уважая нас, приехал.
Привяжи-ка ты коня,
Гостем будешь у меня.
В белой юрте будешь жить,
В ауле не спеша гостить,
Чтоб мое гостеприимство
Смог ты сердцем оценить.
Готова Белая орда
Видеть здесь тебя всегда.
Почему б не угоститься
Мясом серой кобылицы?
Приглашенье принимай,
Пей кумыс, гости-гуляй!
Так было испокон веков
Средь молодых и стариков.
Я в честь хана Кукетая
Угощу сал-Тукетая
—Ладно,- молвит Тукетай,
Буду гостем, принимай!
И в ауле Акжелека
Три-четыре человека
Юрту ставят, режут скот,
Кумыс сбивают наперед.
Акжелек с высокой кручи
Созывает всех на той
Так, что сокол из-под тучи
Грянул оземь — неживой.
Жеребята встрепенулись,
Понеслись и не вернулись.
Лук простой согнут в дугу,
Не уйти от стрел врагу.
Но от крика сами стрелы
Полетели-просвистели.
И у света на краю
Стрелы те достигли цели.
Содрогнулись гор вершины,
Камни — кубарем к низинам.
Выходя из берегов,
Множество залив лугов,
Сырдарья их приняла.
И от каждого аула,
В три широких рукава
Потекла к орде толпа.
Сивобородый Алмембет
На голубом коне приехал,
Рыжебородый Келмембет
На гнедом коне приехал.
И на Шалкуйрука сев,
Снаряжение надев,
Во главе своих батыров
Ер Тостик-батыр приехал.
Елемеса сын шальной,
Из братьев тридцати — меньшой,
Ер Тостик-батыр сказал:
— Старец Акжелек, сказал.
Я братишка твой,— сказал.
Как аксакала уважает
Весь народ тебя,— сказал.
Ты казахов, как гора,
Защищал не раз,— сказал.
Враг внезапно ли напал?
Или зверь, скажи, напал?
Может, вьюга, снегопад,
Может, сель иль камнепад?
Отдышаться конь не может,
Что случилось, Акжелек?
Меч пока хранится в ножнах,
Отвечай мне, Акжелек.
Зря не звал ты никогда,
Зов твой редок был всегда.
Все пришли до одного,
Не осталось никого
В наших юртах. Для чего
Ты батыров всех созвал?
Твой призывный клич услышав,
Я подумал — враг пришел.
Твой призывный клич услышав,
Я к тебе тотчас пришел.
Полонили женщин наших —
Я, спеша к тебе, подумал,
Враг аул твой окружил —
Я, спеша к тебе, подумал.
Ата1, народ собрался весь
Из уст твоих услышать весть.
В тревоге конь копытом бьет,
И каждый здесь в тревоге ждет.
В аулах словно мор и джут.
Все жеребята разбрелись,
Не отыскать ни там, ни тут.
Раныие срока разрешилась
Вдруг роженица одна.
И, не зная, что случилось,
Так и померла она.
И в пути все поседели,
Поседели-постарели.
Все бессильные в испуге
Лишь батыры друг за друга.
От всевышнего посланник,
Справедливейший защитник,
Думающий обо всех,
Звал зачем ты, Акжелек?
Первым приходил в байге,
Жертвовал я ради всех,
Ер Тостик я, Акжелек!
Знаешь ты меня с пеленок.
Стада твоего ягненок,
Я силен, хоть младше всех.
Звал зачем ты, Акжелек?
Молвил это Ер Тостик —
Старец от обиды сник.
Не накличь беды,— сказал.—
То не враг пришел,— сказал.—
Гость приехал к нам,— сказал.
Лучше подойди поближе,
Солнышко, я все скажу,
Почему, зачем созвал.
Если я не прав,— сказал,—
За грудки меня возьми,
Но одно, прошу, пойми:
Некого мне к вам послать,
Чтоб весть о госте передать.
Гость приехал,— он сказал.
Известный родом он,— сказал.
Хочешь знать, ай, Ер Тостик,
Достоин тоя он,— сказал.
Тукетай-сал звать его,
Кукетай-хан брат его,
Защитник многих брат его.
Издалёка он приехал,
На коне своем приехал,
На Маникере он приехал.
И к нам по воле мусульман
Его послал Кукетай-хан.
А у гостя Тукетая
В пути-дороге цель такая:
Красавиц отыскать сынам.
Их в Крыму решил найти,
Ночи три, три дня в пути.
В аулах дальних и окрестных
Достойных не нашел невесток.
Он Семиречье все прошел —
И там невесток не нашел.
И через ночи три и дня
Он оказался у меня.
Понапрасну ездил всюду,
Лишь в Крыму, сказал, добуду.
Потому вскричал я: «А-ау!»
Крик дошел до Алатау.
Что ж, уйду, с юнцом не споря.
О одиночество! Вот горе! —
Промолвив это, Акжелек
К дому горестно пошел,
Где остался Тукетай,
Сокрушаясь, он пошел.
От обиды потекли
Слезы в шесть ручьев из глаз.
Хоть в прошлом он батыром был,
Не нужен никому сейчас.
Шел и плакал, опершись
На трость дубовую свою.
С места сбора воротился,
Очень медленно спустился
Вдоль по горному ручью.
Шел он, брел он, одинок,
Чтоб жалеть никто не мог.
Ер Тостик его обидел,
Огтого и занемог.
Так, на посох опершись,
Акжелек пришел домой.
Нет друзей, чтоб поддержали!
Он от горя сам не свой.
В этот миг Тукетай-сал
Акжелека увидал,
Выбежал к нему навстречу,
На лицо взглянув, сказал:
— Лишь всевышнему известны
Все вершины и низины.
Если аргамак устал,
Кляча первою достигнет,
Перегнав его, достигнет
Им намеченной вершины.
И от братьев иногда
Ждешь подвоха в этой жизни.
Что с тобою, Акжелек?
По себе ль справляешь тризну?
Если правая рука
Вдруг поднимется для драки,
Левая ее удержит,
Силу взяв от аруаха.
В гневе яром лик, ата,
Тяжко дышит грудь, ата,
Что случилось? Расскажи,
Добрый Акжелек-ата.
Издалёка я приехал,
Невесток я искать приехал
Себе и хану Кукетаю.
К тебе — известному — заехал.
Скажи, из-за меня небос
Что-то все-таки случилось?
И жало злого языка
В сердце, может быть, вонзилось?
Доверься, не скрывая, мне.
Я — Тукетай! Я — на коне!
Духом Акжелек воспрял,
И, как сокол, он стряхнул
Думы горькие свои.
Трижды тростью постучав,
Тукетаю он сказал: —
Хан минаретом если будет,
Народ защитой ему будет.
Если лодкою хан будет,
Народ морем ему будет.
Беспокойным море будет —
Худосочной рыба будет.
Если сразу обо всем,
Вот что я тебе скажу:
Когда баба скандалистка,
Сын уж точно озорник —
Удваивать, скажи, зачем?
И если старость наступила,
Где силу молодости взять? —
Учетверять, скажи, зачем?
Нет детей. Пуста душа.
Стьедает сердце мое ржа —
Ушестерять, скажи, зачем?
Тут вскочил сал Тукетай,
На Маникера мигом сел,
И кольчугу он надел,
Шоталу — топорик взял,
За плечо закинул лук,
Белым соколом взлетел,
Что ??? еренье поменял.
Отдохнувший Маникер
К месту сбора поскакал.
Не оглянулся Тукетай,
Не думая, что одинок.
Прекрасен был он на коне,
И мчался конь, не чуя ног.
На одинокого его
Народ,
взобравшись высоко,
Из-под руки смотрел и ждал,
Кто скачет там, что не похож
Ни на кого из нас?— гадал.
Может, ангел, может, пери,—
Как глазам своим поверить!
Может быть, мираяс иль джиня,
0б этом знает бог один.
То не ангел был, не пери —
Тукетай на Маникере.
Сивобородый Алмембет Ер
Тостику подал знак: —
Узнать кто это, Ер Тостик,
Тебе поможет аруах!
Кумай подобный Шалкуйрук
С Ер Тостиком ускакал.
Несется птицей Шалкуйрук,
Не раз в байге призы он брал.
«Средь коней самодовольных,—
Мчался-думал Шалкуйрук,—
Я самый быстрый, самый вольный,
Коня сильнее нет вокруг.
Я первым быть не перестану,
Понравлюсь я любому хану,
И раныне поднятой мной пыли
Промчусь, как будто в воду кану.
Переливаясь, как мираж,
Я промелькну, минуя кряж.
И все шесть месяцев пути
За шесть деньков смогу пройти.
А если не спеша, рысцой,
То за семь деньков пройти
Те шесть месяцев пути.
В гору мчусь я — не слабею,
Вниз спускаюсь — птицей рею.
И на склоне не споткнусь,
Огонь в глазах, когда взметнусь».
Пятнадцатилетний Ер Тостик
Шалкуйруку доверяет.
И, звеня уздою, конь
Оземь камни расшибает,
Промелькнувшую лису
В полприсеста настигает.
Язык знает Шалкуйрук,
Нет, не свой — людской язык;
Если скажут лечь, он ляжет,
Если скажут встать, он встанет.
Елемеса сын шальной,
Из братьев тридцати — меньшой,
Ер Тостик встал на дороге.
Успокоив Шалкуйрука,
Первым подает он руку.
— Добрый путь вам, — он сказал,
Тукетаю он сказал.
Куда спешите, — он сказал.
По предгорьям иравнинам?
Назовите ррда имя.
Ер Тостик и Тукетай
Перемолвились словами.
И, принюхиваясь, кони
Подошли друг к другу сами.
И сказал тут Тукетай:
— Человека доброту,
Души и сердца широту,
Его поступков высоту
Не родня, а незнакомец
Только может оценить.
Когда подпруга сильяо жмет,
Коня хозяин не поймет
И, отправляясь в дальний путь,
Не знает, что его там ждет.
На снегу, покрывшем землю,
След оставить — одна цель.
А на земле, впитавшей снег,
Оставить след — иная цель.
Вижу, что ты — Ер Тостик,
Елемеса сын шальной,
Из братьев тридцати — меныпой.
Рождается тебе подобный
Лишь от всевышнего порой.
За народ родной и мать
Жизнь свою готов отдать
С сердцем пламенным батыр.
От тебя, гонец, зависит,
Буду другом ли тебе
Иль врагом в твоей судьбе,
От тебя, батыр, зависит.
Видел Рим я, видел Крым,
Когда, как ты, был молодым.
Батыра имя будет вечным,
Переходя из рода в род.
Тулпара слава будет вечной,
Коль к жеребцу она придет.
Я приехал к Акжелеку,
Известному всем человеку.
Плохая, знать, черта-примета,
Коль обижают Акжелека.
На двух пегих если сядешь,
Раннего пути не будет.
А на двух каурых сядешь —
Вообще пути не будет.
Одетый в шубу не замерзнет,
Сокол по земле не ходит.
Пока край света не увидит,
Человек все взглядом бродит.
Послушай, мальчик Ер Тостик,
С великим будущим Тостик,
Старшего не уважая,
Опозоришься, Тостик!
Рассмеялся Ер Тостик,
Повернул коня Тостик
И приветствовать народ
Просит гостя Ер Тостик…
С Маникера Тукетай
Спешился и молча ждет-
Ер Тостик народ зовет,
К Акжелеку всех ведет,
Впереди других идет.
Шестьдесят людей идут,
Шесть иноходцев в дар ведут
В акжелековский аул.
Шестьдесят гостей бредут,
Как будто ветер завернул
И с горы их мигом сдул.
Впереди веех Ер Тостик
Держит голову в поклоне.
К Акжелеку он спешит,
Будто тот сидит на троне…
И начался той,
Разгулялся той.
Ночи три и дня
Продолжался той.
Сидит на торе Тукетай.
Со всеми он кричит «Айхай!»
Но о цели своей кровной
Не забывает Тукетай.
Ему на помощь Ер Тостик
Сбор красавиц объявляет.
И смотрины начинает
Тукетай в гостях у них.
Золота все шесть батпанов
И шесть батпанов серебра
Готов отдать по воле хана
Родителям, чья дочь добра,
Лицом красива и стройна,
И нареченному верна
Так, как пишется в дастанах.
Чтоб не было наоборот,
Избавь, всевышний, ханский род!
Красавицы играли, пели,
Наряды поменять успели.
Украдкою на Тукетая
Многие из них глядели.
Проплывали почти рядом,
Обжигали гостя взглядом.
И Тукетай решил, что здесь
Бесценные невесты есть.
Лучше всех две девы были:
Одну звали Айнакоз,
А другую — Каракоз.
Тут решил сал Тукетай:
Сдвинул бог земную ось,
Не почернеет хана кость.
Из золотых монет шашу
Раскидал сал Тукетай.
О родителях спросил
У красавиц Тукетай.
Айнакоз и Каракоз
С кротким видом отвечали.
Печень и куйрук бараний
Для торжеств приготовляли.
И выяснил сал Тукетай
То, что Айнакоз-бикеш
Была дочкой Елемеса,
Достойной дочкой Елемеса.
На устах большого Рима,
На устах родного Крыма
Ее лишь только красота.
И об этом говорить,
И об этом говорить,
И об этом говорить
Не устанут всем уста.
Выяснил сал Тукетай
То, что Каракоз-бикеш
Дочкой бедняка была,
Без родителей жила.
Нет отца, мать померла.
Одинока-одинока,
Одинешенька она.
Но батыру Ер Тостику
Свояченица она.
В конце этих вот смотрин
Берет слово Ер Тостик,
Близкий родич двух невест
Среди прочих-остальных:
— Когда большая есть родня,
Беды не будет никогда.
Тридцать братьев у меня,
Отец кедей был у меня.
И до восыиидесяти лет
Дожил он и этот свет
Бросил, долю не кляня.
Айнакоз одна средь нас.
Такой же мать была у нас.
Равноценной по красе
Нет другой сейчас у нас.
Дочь ведь тоже для народа,
Продолженья жизни-рода,—
Вдохновленный Ер Тостик
Продолжал речь до восхода.
— Почетным гостем вы сидите,
Вам аллах в затылок дунул.
Чтобы плохое люд не думал,
Мы прятать девушку должны
До самого до сватовства
От сорока домов подалыне.
В ауле завтра я глава.
Не полыцусь я — Ер Тостик —
На золото шести батпанов.
И на родство с великим ханом
Не полыцусь я — Ер Тостик.
Вот что, слушай, Тукегай,
Обряда ты не нарушай.
Чтоб женихов к нам привезти,
В аул родной свой поезжай.
Увидеть лучше, чем услышать.
Убедиться мы должны:
Вправду ль девушек достойны
Ваши ханские сьны.
Кто кумыс в степи не пьет?
Что девушку в степи не ждет?
Под языком ведь жало есть,
Женихи здесь тоже есть.
Без жениха кто отправляет,
Обряд-обычай нарушает.
А меня молва тревожит,
В народе скажут, я-то знаю,
«Женихов и нет, быть может»,
Потому не отправляю.
Душа девиц темней потемок,
Хоть чистый взгляд
и голос звонок.
Нрав девичий, нрав джигита
Различаются с пеленок.
И жаворонка счастье ждет.
Когда он счастье обретет,
Тогда и сам орел могучий
К нему прислуживать идет.
А если счастье воробью
Вдруг выпадет из чьих-то рук,
То к нему спешит с поклоном
И птица вещая Самрук.
Когда рабыням и рабам
Все тяжелей из года в год,
То и падишаха трон
Пошатнется, упадет.
Вот что я хочу.сказать,
На тебя подняв глаза,
Не из ханских я кровей,
Родом из простых людей.
Огец бедняк, и молод я.
Простой аул взрастил меня.
Но душу я готов отдать
За родного человека.
И жизнь свою готов отдать
За того же человека.
На смерть джигитом движет честь,
Трусом движут страх и спесь.
На Маникере ты приехал,
Издалёка ты приехал.
На Шалкуйрьже я сижу,
Вот что я тебе скажу:
У тебя брат Кукетай,
Известный миру Кукетай.
На конях посостязаться! —
Вот мой вызов, Тукетай.
Пусть один уйдет вперед,
А другой наоборот,
На бугре судью поставим,
Справедливого поставим.
Вот мой вызов, Тукетай,
Согласен или нет?— решай.
— Ладно, — молвит Тукетай.—
Будет в помощь мне кудай.
Ближе, чем родной отец,
Он мне в жизни, так и знай.
Народ толпой собрался весь —
Так что некуда присесть
Лицезреть батыров скачку
И хвалы воздать в их честь.
Ер Тостик тогда сказал,
Тукетаю он сказал:
— Что ты ставишь на победу
Иль на проигрыш?— сказал.
Отвечает Тукетай:
— Маникер не подведет.
Если первым Шалкуйрык
В этих скачках вдруг придет,
Не останусь я в долгу:
Все мое к тебе уйдет.
Не спеши, как мальчик, ты.
Средь киргизов и казахов
Маникер без аруаха
Первым достигал черты.
Не зная схватки той исход,
Не хвались ты наперед.
Не ведаешь, не знаешь ты,
Чей аргамак вперед придет.
Золото все шесть батпанов
Ставлю,— Тукетай сказал.
И впридачу Маникера
Ставлю,— Тукетай сказал.
Если только победишь
В этих скачках,— он сказал.
Если проиграешь ты,
Айнакоз и Каракоз
Увезу с собой,— сказал.
Три месяца в один конец,
Скакать мы будем,— он сказал.
Три месяца в другой конец,
Скакать мы будем,— он сказал.
Уркер и месяц, время сдвинув,
Не остановятся,— сказал.
Два батыра, не поспоря,
Не остановятся,— сказал.
И два тулпара без байги
Не остановятся,— сказал.
Без схватки яростной два льва
Не остановятся,— сказал.
***
Два батыра тут сошлись.
Вскачь тулпары понеслись
И под плегью богатырской,
Словно птицы, взвились ввысь.
В разгаре спора каждый конь
Разгорячен был — только тронь!
Под яркими лучами солнца
Метались гривы, как огонь.
И, защищая честь свою,
Батыры так вцепились в повод,
Что ветер в уши — улюлю! —
Пел, свистел, гудел, как овод.
Батыров мощные тела
Разгорячиться не успели,
Под ними кони не вспотели
И, как лавина мчится с гор,
Неслись вперед к заветной цели.
Длиною в месяц первый путь,
Птицей мчась, они проходят.
И пустыню Кербалу
За семь дней они проходят.
Земли Жидели Байсына
За два дня они проходят.
И пески Бетпак-Далы
За шесть дней они проходят.
И высокие хребты
За полдня они проходят.
Избы русские, деревни
За пробужденья миг проходят.
По степной земле яогаев
Без труда они проходят.
И по земле каракалпаков
Играючи они проходят.
Степь широкую калмыков
В одно мгновение проходят.
Вверх по Едилю и Жаику
Коии их в разгаре спора
Разгоряченные проходят.
Только здесь передохнули,
За Урал перемахнули.
Ну а после на Кавказ
Искрой канули-мелькнули.
Море Черное и Каспий
Батыры на конях проплыли,
Как ножи прорезав воду,
Копытом кони рыбу били.
И по бокам коней горячих
Батыры плетками лупили.
Чуть прогнулся Мавикер,
Шею выгнул Маникер.
На песчаный берег моря
Первым вышел Маникер.
Лишь солнцеіи заалел восток,
Конь снова вскачь, не чуя ног.
Не подвел он Тукетая,
Хоть до костей насквозь промок.
И Ер Тостику Тукетай,
Рукой махнув, сказал:— Бывай!
На будущее мой совет:
Ты старшего не обгоняй.
У Тукетая клич «Косай!»,
Не подвел, Маникер-ай!
Теперь, обратно повернув,
Шаг быстроходный не сбавляй.
А Ер Тостика зло взяло.
Толкнуло в спину, понесло.
— О духи предков, поддержите
И легким сделайте седло!
И бьет камчой он Шалкуйрука,
Хлестать коня устали руки.
Взметнулся конь и снова вскачь,—
Знать, поддержали в скачке духи.
И взбилась грива, и огонь,
Сверкая взглядом, высек конь.
Не отставал он никогда
И уходил от всех погонь.
Стал Маникера догонять
И Тукетая доставать.
А Ер Тостик молил коня
Безумный бег свой продолжать…
Лес заиграл во все свирели,
Как тетива, звенели ели,
Стволы берез, как даулпаз,
От топота копыт гудели.
Остался день всего пути,
Чтоб победителем прийти
Иль опозоренным вконец
Из состязания уйти.
Народ толпой собрался весь —
Так, что и некуда присесть —
Улицезреть, кто первым будет,
Кому — достоинство и честь.
— Как предсказал Есим-баксы,—
Святые молвили отцы,—
Вместе два коня приходят,
Ай да батыры — молодцы!
Копытами прибит ковыль,
Конями поднятая пыль
Завесой плотною стоит,
И камни вверх из-под копыт
Взлетают к небу, твердь пробив,
Несутся вниз, толпу прибив.
Вверх-вниз взлетают вновь и вновь.
И — стоны, крики, ржанье, кровь.
Тут вырвался вперед на шею
Конь Маникер. И свирепея,
Вслед Ер Тостик на Шалкуйруке.
Шайтан вошел, должно быть, в руки,
Соилом вдруг, чуть отставая,
В висок ударил Тукетая.
Тот рухнул, не издав ни звука.
Взбесился, что ли, Ер Тостик!
— За что?!— был Акжелека крик.
А Ер Тостик над Тукетаем
Стоял и страшен был в тот миг.
Одним ударом он убил,
Сал-Тукетая он убил,
Так до конца не осозиав,
Кого он в ярости убил.
— Берите золото, коня! —
Раздался возглас среди дня.
Не удержал их Акжелек,
Отца их каждого кляня.
Над Тукетаем Маникер,
Осиротелый Маникер,
Ог горя словно обезумев,
Стоял, как одичалый зверь…
Народ стал окружать коня.
Метался конь быстрей огня,
Взвивался, на дыбы вставая,
Копытом тяжким угрожая,
Всех разогнал, уздой звеня,
И гнев и ярость извергая,
Не подпуская к Тукетаю,
Над телом павшего застыл
И голову склонил, рыдая.
Батыра — всадника его
Народ не тронул оттого,
Что, охраняя, Макикер
Не подпустил ни одного.
И, придержав двумя ногами,
Схватил хозяина зубами,
С размаху на седло взвалил,
Взметнулся на восток, как пламя.
И тут отпрянула толпа,
Рассьшалась вокруг толпа,
Подобно жадной еаранче,
Честь потерявшая толпа.
Конь примером стал для них —
Для трусливых, жадных, злых.
— О жануар, о жануар! —
Все было на устах у них.
В коня стрела не попадет,
Коня и пика не проткнет,
Такого скакуна лихого
И меч булатный не возьмет!
Уносил к родному краю
Маникер сал-Тукетая.
А Ер Тостик, камчу взяв в руки,
Унесся вскачь на Шалкуйруке…
